…Вернемся для начала на шестнадцать лет назад. Именно тогда, в 1996-м году, читатели ставшего впоследствии классическим романа «Чапаев и Пустота» узнали, что «все бабы суки«, на том основании, что, по мнению главного героя Петра Пустоты, «слово «сука» здесь уменьшительное от «суккуб». Это пришло из католицизма. Помните, наверно – Лжедмитрий Второй, Марина Мнишек, кругом поляки, одним словом, смута. Вот оттуда и повелось. Кстати, и панмонголизм того же происхождения – как раз недавно про это думал… Да… Но я отвлекся. Я хотел только сказать, что сама фраза «все бабы суки», – я повторил эти слова с искренним наслаждением, – означает, в сущности, что жизнь есть сон, и сирень, как вы сказали, нам только снится. И все с-суки тоже. То есть я хотел сказать – бабы«…
Как, должно быть, помнят последовательные поклонники творчества Виктора Пелевина (а хочется надеяться, что и не только они), поэт Пётр получил за это высказывание струю шампанского в лицо. Герой самого нового произведения Пелевина S.N.U.F.F. Дамилола Карпов за гипертрофирование этого принципа (своей биомеханической подруге Кае он собственноручно выставил режим «максимальное сучество») получил Вечность — правда, возможно, не совсем в той форме, в которой он бы хотел её получить…
Биоробот, похожий на человека до такой степени, что отличить порой не представляется возможным, называется в далеком будущем, о котором повествует книга, «сура» — «surrogate wofe». Правда, по ходу развития сюжета возникает и крепнет ощущение, что как раз именно сура-то и является самой что ни на есть настоящей женщиной — а сочетание настроек «максимального сучества», «максимальной духовности» и «максимального соблазна» делает её именно такой, как герой (а вероятно, и автор) представляет себе Настоящую женщину. Сура Кая вобрала в себя последовательно все черты женских образов Пелевина, начиная как раз с пулеметчицы Анны.
Интересно, что когда Виктор Олегович рассказывал от лица женщины в «Священной книге оборотня», история получилась хоть и неоднозначная, но скорее жизнеутверждающая. История, которую рассказывает в S.N.U.F.F.e боевой лётчик-ньюсмейкер Дамилола, никакой жизни не утверждает. А квинтэссенцию ощущений, которая остаётся после прочтения романа, можно выразить так: написано мастерски, только тема больно мрачная.
Что касается писательского мастерства, здесь Пелевин верен себе. S.N.U.F.F. предлагает читателю привычную закольцованную и четкую композицию; в начале повествования орочий каган возносит молитву, в которой просит, чтобы его резиновая кукла (эдакая недо-сура) смогла чувствовать боль от окурков, которые в неё тушатся — а в конце, когда про кагана Рвана Дюрекса уже и подзабыли, главный герой на пороге смерти вопрошает: «зачем Маниту пожелал, чтобы нам было больно, когда о нас тушат окурки?» (уравняв, таким образом, фактически де-юре «живых» людей и сур перед лицом Господа — что всеми обстоятельствами уже было сделано на протяжении романа де-факто).
В S.N.U.F.F.e, если и далее говорить о «технических» достоинствах романа, автором применен и еще один стильный и редко кому доступный приём: «нестреляющее ружье». Если в традиционном искусстве считается, что висящее на стене ружьё должно непременно до конца действия выстрелить, то в новой книге Пелевина ненавязчиво подвешенное сбоку ружьё в виде тёмных кругов под глазами, появляющихся у любителей т.н. допаминового резонанса, так и не стреляет, оставляя читателю ощущение небольшой и опять-таки мрачноватой тайны.
Стоит отметить и то, что Пелевин не злоупотребил в данном случае «постмодернистскими штучками», создав полновесный и самостоятельный роман. Но одну неявную и оттого еще более красивую цитату хочется отметить: «Уж кто-кто, а я хорошо изучил эту резиновую душу«, говорит с горечью Дамилола, вроде бы продолжая монолог об изменнице-суре, однако мы, живущие задолго до описываемого в романе времени, не можем не увидеть аллюзии на знаменитый альбом The Beatles.
Но такие приёмы в творчестве Пелевина неудивительны. А вот для тех, кто привык ругать автора за заигрывания с психоактивными веществами в тексте, ждет сюрприз: пожалуй, S.N.U.F.F. — это первая книга, где Пелевин открыто негативно отзывается о курении «травы» (в кавычках — потому что герои романа мешаю с коноплей и другие травы), сопровождая это дело самыми снова мрачными же замечаниями, а воинам-ганджуберсеркерам присваивая говорящую кличку «говнокуры«. Впрочем, клубные порошки S.N.U.F.F.a получили от автора не менее нелестную — и не менее мрачную — характеристику. Однако!..
Вообще говоря, в том, что касается мрачности, Виктор Пелевин, похоже, переплюнул в этот раз сам себя. Ни жестокая правда мирового Вавилона в Generation P, ни вампирический дискурс и гламур Empire V, ни депрессивные зарисовки «Ананасной воды для прекрасной дамы» и близко не сравнятся с безысходностью положения героя, а вместе с ним — и всего мира, с лёгкой руки Пелевина получившего воплощение в тексте S.N.U.F.F.a. Причем генеральная пелевинская линия о том, что «этого ничего нету», появляется отнюдь не сразу и при появлении уже не вызывает желания её оспорить. Нету — и пусть не будет, раз мир — это вот такое… Единственный, около кого здесь хорошо — это сура Кая, о котрой её хозяин Дамилола интуитивно понимает: «Так, мне кажется, должна называться песня, молитва, или какая-нибудь птица райской расцветки«, говоря о самом термине «сура».
Интересно, что явно положительными героями у Пелевина до сих пор (во всяком случае, со времен «Священной книги оборотня») бывали как раз в основном женщины. Получается, что все бабы — суры на «макисмальном сучестве»?..
Впрочем, это можно трактовать и иначе. Но для этого нужно прочесть роман S.N.U.F.F.
...
УТØПIЯ мужского желания. О новом романе Виктора Пелевина Когда-нибудь, когда не станет нас,
Точнее – после нас, на нашем месте
Возникнет тоже что-нибудь такое,
Чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много
И.Бродский «Остановка в пустыне»
Виктор Пелевин не впервые создает роман «к дате». Вспомним написанный к столетию ухода Л.Толстого из Ясной Поляны «t». Мир романа «S.N.U.F.F.», увидевшего свет в преддверии 2012 года, установился после прихода Маниту-Антихриста, то есть после конца современной цивилизации. Между прочим, это первый роман Виктора Пелевина, где действие происходит в будущем.
Очередной роман Пелевина продолжает традицию литературы «социального воображения» (Б.Дубин), и среди его близких предшественников можно назвать Р.Бредбери, С.Лема (в особенности его «Футурологический конгресс»), бр. Стругацких и, разумеется У.Гибсона, родоначальника литературы киберпанка.
Станислав Лем в «Философии случая» сформулировал «правила игры» в подобного рода литературе, которую он назвал «современной фантастикой». Для этого Лем предложил несколько, как он их назвал, «пар»: диагноз // прогноз; ирония / серьезность; аллегория / поэзия и т.п. «Пары» представляют собой не жесткие дилеммы (либо одно, либо другое), а некие предельные «значения», на которые ориентируется мир конкретного текста. Для современной фантастики типична неопределенность внутри альтернативы « прогноз / диагноз». Эта неопределенность затрудняет выяснение того, дан ли в данном произведении, как пишет Лем, «простодушный проект некоторого будущего», как это было в science fiction (например, в романе А.и Б. Стругацких «Полдень ХХII век»), или под маской будущего «нарисована карикатура на настоящее». Внутри других «пар» также устанавливается неопределенность, и именно она придает социальной фантастике особую актуальность в глазах читателя. Мир фантастического произведения всегда «странный». Если странность с «положительным знаком», то тут, считает С.Лем, возможны два случая. Хорошо всем – утопия. Если мир благоприятствует в «индивидуальном плане» – сказка. Если странный мир с «отрицательным знаком», в котором все несчастны – это антиутопия. Индивидуального ада, по мнению Лема, в фантастической литературе не бывает, но чисто теоретически это «антисказка», в которой злым живется хорошо, а добрые страдают.
Как и во всех романах, начиная с «Generation П», Пелевин - это сатира, гротеск, карикатура, реализм действительной жизни, кому как нравится, но явно про наши дни. К миру, в котором действуют персонажи Пелевина, нельзя относиться серьезно, да никто и не относится. В этом, между прочим, отличие Пелевина от другого мастера социально-философской фантастики Владимира Сорокина. Ни в «Ледяной трилогии», ни в «Метели», ни даже в «Дне опричника» и «Сахарном кремле», где немало памфлетных мест, мы не обнаружим тотального стеба. Это серьезные утопические миры, вызванные к жизни желанием их агентов сделать как лучше. Авторская ирония Сорокина близка к романтической. Это трансцендентная позиция художника, констатирующая вечное несовершенство мира. У Пелевина источником иронии является вовсе не автор, но повествователь, то есть тот, кто говорит, описывает, рассказывает. Это циник, который знает, что все вокруг полное фуфло, мнимость, симуляция, где добро невозможно отличить от зла. Религиозность и цинизм у Пелевина давно перестали быть оппозицией.
А вот сама фабула, на которую критики и рецензенты обычно не обращают особого внимания, у него выстраивается по модели волшебной сказки. У Проппа «волшебная сказка» характеризуется не наличием собственно волшебства, а определенной сюжетной схемой. Есть герой, который в ходе развития сюжета ликвидирует беду или недостачу (например, в виде суженого) путем перемещений между мирами и при помощи чудесных помощников, которые даются ему за «правильное», с житейской точки зрения, часто нерациональное поведение. Например, отправляясь на сказочный поиск, Иван Царевич, выбирает дорогу, где и «сам пропадешь и коня потеряешь» и, разумеется, теряет, но взамен получает помощника в виде серого волка. Волшебная сказка решает проблемы индивидуальной судьбы. По своей направленности сказка серьезна. Мир Пелевина беспросветен, но индивидуальный выход из него есть почти всегда. Все знают, что этот выход связан, условно говоря, с «буддизмом», с бегством из «дурдома», «оф-шара» и других разновидностей тридевятого царства, куда оказывается заброшен герой.
Если воспользоваться простой классификацией мудрого и немного лукавого Лема, то «S.N.U.F.F.» - это антиутопия (и все рецензенты романа единодушны в этом определении), но в то же время и сказка, если вспомнить о спасшейся паре влюбленных – суре Кае и орке Грыме.
Так почему же в заглавии очередного романа присутствует слово «утопия», написанное, судя по графике, на «верхнесреднесибирском». Определение жанра принадлежит не Пелевину, а автору « повествования о любви и мести» Демьяну-Ландульфу Дамиоле Карпову, «боевому летчику CINEWS INC – корпорации, которая снимает новости и снафы». Он же, надо думать, предпосылает своим запискам эпиграф из Сержа Гинзбура о мертвых возлюбленных, которые день за днем не перестают умирать.
Думается, что определение УТØПIЯ здесь относится не столько к социальному устройству будущего-настоящего романа, сколько к личному проекту его героя-повествователя. Мир, каков он есть, не слишком волнует боевого летчика CINEWS INC, он давно смирился с ним как с необходимым злом (да и злом ли – моральные темы совсем не волнуют современного воина). Все его помыслы и желания связаны с сурой Каей, эротическим протезом эпохи высоких технологий и в то же время с архетипом Евы.
Утопия в романе Пелевина разворачивается в сфере гендерных отношений и интимности. В оф-шаре Бизантиума в этом плане «хорошо всем»: «Любой знает, какую роль в свободном обществе играют неформальные объединения людей. А в свободном гедонистическом обществе – в особенности. В Биг Бизе люди нетрадиционной ориентации объединены в движение, называющееся «GULAG». Зловещая когда-то аббревиатура получает новую расшифровку: Gay Lesbian Animalist Unspecified Gloomy. Наслаждение позволено всем: «веселым» и «грустным» – gays and gloomies (Пелевин в очередной раз использует любимую им омонимию), легализованы любые причуды интимности (unspecified), а также сняты запреты на порнографию. Напротив, порно с участием медиазвезд стало неотъемлемой части официальной политики репрезентации, снимается на «храмовый целлулоид» и входит в блоки «новостей и снафов».
Порнография и убийства в «прямом эфире» - бесконечные темы моральной паники современного мира – в пелевинском Бизантиуме освящены религиозно и взяты под строгий медийно-корпоративный контроль, выражающийся в жестких требованиях к возрасту согласия порноактеров и проработанности сценариев кровопролития. Импровизации и непредсказуемости в снафах быть не должно. И секс, и смерть - это строго конвенциональная сфера, так сказать, форматное искусство. Порнография как официальное искусство будущего, пропитанное всеми свойственными для такого продукта ограничениями, уже изображалась в утопии/антиутопии Л.Горалик и С.Кузнецова «Нет». В этом романе конвенциональным гламурным порнофильмам (ванили) противопоставлен жесткий порно-артхаус (чили), содержащий кровавые сцены насилия. У Пелевина все это объединяется в одном продукте, у которого в медиамире альтернатив нет.
Несимпатичные образы «престарелых феминисток», продавивших закон о все увеличивающемся «возрасте согласия» в Бизантиуме, связаны у Пелевина не с критикой идей гендерного равноправия (к этим идеям Пелевин во всех романах очень чувствителен, к тому же реальные феминистки нигде в мире особо не озабочены темами педофилии и возрастом согласия, которые скорее волнуют консервативно настроенную часть общества), а с неприятием лицемерия, возведенного в ранг правил игры: « Don’t look - don’t see».
Мечта мужского наслаждения в эпоху потребительского гедонизма нашла свое воплощение в высокотехнологичных сурах (surrogate wife). Сура – «дочь рисоварки» и инновационный вариант «резиновой женщины», внешние и внутренние параметры которой можно устанавливать по желанию заказчика, позволяет осуществить эффективную ортопедию мужского желания: она не ест, не стареет, никогда не отказывает в сексе. На рынке Бизантиума есть разные версии таких сур, включая самые дорогие, не отличимые от живого аналога симуляторы, которые стоят целое состояние. Но, приобретая их в кредит, ты получаешь гарантированное наслаждение сразу, без продолжительных и не всегда эффективных эмоциональных инвестиций.
Сура у Пелевина - это своеобразная метафора мужской инструментальной сексуальности и сексизма. Гедонистический субъект не может выносить общения с реальным независимым человеком, хотя тупое совокупление без «допаминового резонанса», без, как сегодня говорят, «адреналина», ему, безусловно, неинтересно. Поэтому у качественных и дорогих сур есть две плохо совместимые опции: «духовность» и «сучество». Иметь дело с женщиной без «сучества» (некоторой непредсказуемости эмоциональных реакций) неинтересно, поэтому режим «облако нежности» быстро начинает вызывать сытую отрыжку. Идеальная любовница должна порождать сложные эмоции, бросать вызовы, быть умеренно недоступной – иначе неинтересно и несексуально, но одновременно оставаться полностью подконтрольной: ей можно включить пространственную блокировку, чтобы не сбежала, ее можно поставить на паузу, в конце концов, отрегулировать настойки. Такова сура Кая – никогда не стареющая, умная, ироничная, независимая, но полностью подконтрольная своему хозяину Дамилоле.
«Симуляционный принцип» функционирования суры, который подробно растолковывает боевому летчику специалист-суролог, в сущности, так и остается в романе загадкой. На вопрос, чем отличается общение с сурой от общения с живым человеком, он отвечает так: «Разница чисто гигиеническая. Контактируя с человеком, вы роетесь в ментальном перегное, кишащем ядовитыми червями, а сура как бы берет вас в музей… Ее багаж рафинированнее и полнее – если хотите, это вечная женщина, Ева, архетип…». Цифровая программа работает так же, как химия и биология, и только социальные конвенции, манифестируемые технологической демагогией, записывают сур в «дочери рисоварки».
О том, что утопия в романе Пелевина связана именно с мужским желанием, говорят эротические практики мужских персонажей, которые в том или ином виде воплощают древние архетипы мужского поведения «воина» и «жреца». Вульгарные урки-орки удовлетворяют это свое желание при помощи примитивных устройств, вроде резиновой куклы, о которую можно тушить сигареты, как мужланы- правители, или мешка картошки, как пупарас Трыг, мифологизированный медиа-жрецами оф-шара. У просвещенных обитателей Биг Биза есть суры, как у воина Дамилолы, или тайная коллекция полированных женских черепов, как у рафинированного жреца дискурсмонгера Бернара-Анри, которого заводят только мертвые оркские девушки. Какую бы причудливую форму ни обретало это желание, оно устремлено к власти и контролю, но не к равноправным отношениям. Жрица оф-шарных медиа Алена-Либертина при этом предпочитает живых оркских девушек, вроде Хлои, хотя использует для их рекрутирования те же механизмы, что и мужчины: власть и контроль.
Юный орк Грым – не жрец и не воин (и та и другая роль – не его, о чем свидетельствует как восприятие битвы, так и гадание по магической книге «Дао Песдын»). Грым – это любимый Пелевиным образ простодушного, через восприятие которого остраняются многие очевидные для других персонажей правила. Главное в Грыме – отсутствие цинизма и способность принимать человека как личность, не делая из него сексуальную игрушку. Именно по этой банальной причине Кая, взбунтовавшаяся против своей сугубо инструментальной роли, и выбирает оркского юношу. Именно поэтому она так жестоко кидает тоже по-своему наивного Дамилололу.
Если вернуться к сказке, образующей в пелевинских романах основу фабулы, то Дамилола походит на Кащея, удерживающего умницу-красавицу Василису Прекрасную, которая, кстати сказать, тоже не вполне человек, если вспомнить ее магические навыки. И по-сказочному все выходит правильно и справедливо. Василиса и Иван-царевич обманом и хитростью убегают из чертога Кащея, а погоня за ними оборачивается для последнего полным фиаско и гибелью вместе со своим царством.
«Снаф» - это сказка, но только рассказана она от лица Кащея, боль и страдания которого по поводу рухнувшей утопии напоминают исповедь набоковского Гумберта Гумберта, еще наполненное неподдельной фрустрацией повествование Мишеля Уэльбека в «Элементарных частицах» и «Возможности острова». Герой Уэльбека также ищет вечного эротического наслаждения, «допаминового резонанса». Он видит в этом свое единственное убежище в мире девальвированных ценностей. Его идеал - беззаботное общение вечно юных, не подверженных неврозам, болезням и старости тел, приносящее ощущение полета (не поэтому ли герой Пелевина летчик, даром что совершает свои вылеты, не отходя от монитора). Но в реальном мире поиск наслаждения всегда заканчивается фрустрацией, разочарованием, депрессией. И тогда Уэльбек предлагает свою утопию, кстати, также связанную с современными технологиями. Нужно уничтожить само наслаждение, ликвидировать половое, а впоследствии и гендерное различие. Бесполая утопия, где избранные будут бесконечно клонироваться вместе с любимыми собаками и общаться с себе подобными только в сети. Правда, в самом финале романа «Возможность острова» герой покидает свой безопасный рай, потому что и здесь его настигает скука. Он отправляется в смертельно опасное путешествие по диким окраинам утопической островной цивилизации. Совсем как Грым.
«Повествование о любви и мести» Дамилолы Карпова вызывает сопереживание. Утопия, показанная изнутри, часто выглядит как трагедия.
Эта трагедия - авторская цена счастья Каи и Грыма в финале романа. Влюбленные уходят в настоящий (сказочный) лес, место подлинных, а не симуляционных испытаний. Это именно живой лес, а не искусственный садик возле жилища дискурсмонгера Бернара-Анри, с одной и той же перспективой проекционных красот, которому так радуется жаждущая качественного потребления оркская девушка. С другой стороны, лес в этом романе выполняет ту же функцию, что и другие мистические потусторонние ( ведь лес находится не только за пределами оф-шара, но и Уркаины) пространства, куда уходят все герои Пелевина, которым удается сохранить себя – и Петр Пустота, и Т., и лиса А Хули. Условное царство свободы и бесконечной безадресной любви. «Буддизм».
История влюбленных начиналась с рассказа о свидании Грыма и девушки Хлои, само имя которой наводило читателя на мысль о древней идиллической истории Дафниса и Хлои, преодолевших все козни и препятствия на пути к воссоединению. Но и в финале на месте Хлои оказывается хитроумная Кая, нашедшая выход из «дурдома» и для себя, и для своего избранника. Спастись Кае помогла способность к самоперепрограммированию. В технократическом мире, созданном Виктором Пелевиным, диалектика свободы и необходимости, выглядит именно так…
...
О женском сучестве. Взято из книги «S.N.U.F.F.» Виктора Пелевина. "...Пора было переходить к делу. Я принял вид пресыщенного скучающего бонвивана и спросил:
— Скажите, а зачем вообще существует сучество? Что кроется за ним как за биологическим механизмом?
Консультант совсем не удивился. Видимо, он хорошо представлял возникающие у клиентов трудности.
— Вы знаете, это такая непростая тема, что говорить о ней можно двумя способами. Либо корректно, но непонятно и сложно — и мы немедленно запутаемся в психоаналитических терминах. Либо некорректно, но понятно и просто — и тогда мы утонем в цинизме самого низкопробного пошиба. Ваш выбор?
Я объяснил, что я боевой летчик CINEWS INC, поэтому утонуть в цинизме мне не грозит.
— Хорошо, — сказал консультант, — тогда зажмурьтесь.
Он провел себя ладонью по лицу, словно сдирая с него все человеческое.
— Уже около ста сорока лет у выпускаемых нами сур высшего класса есть регулировка «bitchiness», — начал он. — Как и все остальное в их симуляционной психологии, это имитация определенных женских черт. Вы спрашиваете, зачем природа изобрела сучество. Но знаете ли вы, что это такое?
Я затруднился с ответом. Но он, похоже, на него и не рассчитывал.
— Сформулировать действительно непросто. В первом приближении можно сказать так: это иррациональное вроде бы поведение женщины, как правило, молодой и красивой — ибо некрасивые суки подвергаются принудительному переформатированию на очень ранней стадии жизни, — которое вызывает в мужчине желание…
— Взять ее за уши и долго бить затылком о стену, — перебил я. — Или лучше об пол. Он тверже.
— Возможно, — улыбнулся консультант. — Согласитесь, что самое главное в таком поведении — его оскорбительная иррациональность. Женщине ничего не стоит вести себя по-человечески там, где она создает мужчине максимум неприятных переживаний. Больше того, это чаще всего не требует от нее усилий — наоборот, серьезные усилия нужно прилагать, чтобы быть сукой… И подобное, конечно, существует не только в нашей культуре. Вы, наверно, не знаете, что у орков есть книга «Дао Песдын» для гадания перед боем…
— Отчего же, — сказал я, — отлично знаю. Даже видел само гадание.
— Там есть один отрывок, который так и называется — «о женском сердце». Хотите, я вам зачитаю?
— Нет, — ответил я, — спасибо. У меня аллергия на оркскую мудрость.
Консультант не обиделся.
— Ничего страшного, — сказал он. — Просто там со звериной прямотой… Впрочем, суть проста. Природа выложила для нас цветами дорогу к мигу соития, но сразу вслед за ним цветы вянут и гормонально обусловленные искажения нашего восприятия исчезают. Природа тоже по-своему сука — она крайне экономна и не угощает нас психотропами без крайней нужды. Поэтому немедленно после акта любви мы несколько секунд ясным взглядом видим все безумие происходящего — и понимаем, что зачем-то ввязались в мутную историю с неясным финалом, обещающую нам много денежных трат и душевных мучений, единственной наградой за которые является вот эта только что кончившаяся судорога, даже не имеющая никакого отношения лично к нам, а связанная исключительно с древним механизмом воспроизводства белковых тел… В случае с сурой вашего класса вы не думаете о ждущих вас душевных терзаниях, а просто вспоминаете о взятом под нее кредите.
— Не бейте ниже пояса, — попросил я.
— Хорошо, — согласился консультант. — Вы должны, конечно, понимать самое важное — женщина как биологический и социальный агент мало заинтересована в том, чтобы вы долго смотрели на нее трезвым взглядом. Ваша сура, вы говорите, работает на максимальном сучестве. Что она обычно говорит непосредственно перед коитусом — и сразу после?
Я понял — надо быть откровенным, как с врачом.
— «Уйди, слюнявый урод, ты мне надоел», — ответил я. — Или, например, «у меня голова болит». Но это она перестала, потому что я смеялся. После коитуса часто отворачивается к стене, пихнув меня локтем в живот. Иногда выступают слезы. Возможна комбинация всех этих факторов.
— Отлично, — сказал консультант. — И что вы чувствуете?
— Злобу. Иногда отвращение к себе. Иногда — желание ее ударить.
— Эта злоба и отвращение охватывает вас сразу же?
— Немедленно, — ответил я.
— Это интенсивное чувство?
— Весьма, — сказал я. — Ни о чем другом уже думать не можешь.
— Сохраняется ли при этом посткоитальная трезвость взгляда?
Я понял, куда он клонит.
— Вы хотите сказать, что сура… То есть что женщина специально мутит воду…
— Именно. Чтобы поднятая муть сделала невидимыми те фундаментальные истины о ее роли в мужской судьбе, о которых мы говорили. Скрыть их помогают сильные психологические и эмоциональные перегрузки, которым она подвергает своего партнера, любыми способами стремясь лишить его ясности восприятия. «Сучество» на самом деле — не дурная черта характера, а своего рода контрапункт к инстинкту размножения, выработанный человеческой культурой. Программное обеспечение суры всего лишь симулирует этот древний механизм. ..."
*P.S. Суры- искусственные женщины, "сексуальные куклы" доведенные до совершенства в техническом плане.
...
Цитаты из книги S. N. U. F. F. Виктора Пелевина
...
Цитаты из книги «S. N. U. F. F.»
...
Рецензии и отзывы на книгу "S.N.U.F.F." Виктор Пелевин
Подробнее: ...
...
https://ru.wikipedia.org/wiki/S.N.U.F.F.
